«Нет того греха тяжеле, коли кто волю свою продал. Все равно что душу»

Интересной все же личностью был Михаил Салтыков-Щедрин! Профессиональный государственник высшего класса (именно такие воспитывались в Царскосельском лицее) – чиновник особых поручений при Министерстве внутренних дел, вице-губернатор в Рязани и Твери. Именно там, в Рязани, он неоднократно заявлял: «Я не дам в обиду мужика! Хватит с него, довольно он уже терпел!», что стяжало ему славу социалиста и прозвище «Вице-Робеспьера». Защита мужика проявлялась в его многочисленных сатирических сказках, рассказах, фельетонах, всячески подрывающих, по мнению цензуры, основы существующего строя. «Чрезмерное весёлонравие и кривлянье, шутовство относительно России, её истории, традиций, семьи и государственности», – утверждали ревнители устоев.

Писателя открыто ненавидели, называя сказочником, фантазером, даже карикатуристом, искажающим действительность, а в салтыковской сатире видели «некоторого рода ноздрёвщину и хлестаковщину с большою прибавкою Собакевича». Все писано на злобу дня, с авторскими, до этого неведомыми читателю неологизмами «головотяпство», «мягкотелый», «злопыхательство», «благоглупость», «халатный», «пенкосниматель»…

А вот «Пошехонская старина» – последний роман, написанный Салтыковым-Щедриным в самом конце его творческого и жизненного пути, стоит как-то наособицу: объемный мемуарно-биографический труд, на первый взгляд сродни «Детским годам Багрова-внука» Аксакова. Критики-современники не испытывали и грана сомнения в том, что «с октября знаменитый сатирик печатает в «Вестнике Европы» воспоминания о временах своего детства…».

Но в примечании к роману писатель настоятельно просит ни в коем случае не смешивать его самого со скромной персоной Никанора Затрапезного, от имени которого и ведется повествование. Не смешивать, однако, читателю сложно, поскольку Никашино детство в пошехонском родовом поместье Малиновец как в капле воды отражает многие впечатления, оставившие след в душе писателя:

«А знаете, с какого момента началась моя память? – спрашивал Салтыков своего знакомого, писателя Сергея Кривенко. – Помню, что меня секут, секут как следует, розгою… Было мне тогда, должно быть, года два, не больше»…

Воспоминания Никанора Затрапезного выглядят столь же удручающе и неправдоподобно, такой ли мы представляли себе жизнь дворянских детей в помещичьей усадьбе:

«Об опрятности не было и помина. Детские комнаты, как я уже сейчас упомянул, были переполнены насекомыми и нередко оставались по нескольку дней неметенными, потому что ничей глаз туда не заглядывал; одежда на детях была плохая и чаще всего перешивалась из разного старья или переходила от старших к младшим; белье переменялось редко. Прибавьте к этому прислугу, одетую в какую-то вонючую, заплатанную рвань, распространявшую запах, и вы получите ту невзрачную обстановку, среди которой копошились с утра до вечера дворянские дети».

«Пошехонская старина» его, — утверждал друг Салтыкова А. М. Унковский, — эта та самая среда и есть, в которой подрастал будущий сатирик. Действительно, этот уголок губернии был самым несчастным: крепостное право доходило в нем до ужаса… Помещики даже морили себя голодом из экономии».

«Пошехонская старина» – книга одновременно и страшная и потрясающе увлекательная, многослойная; по мнению многочисленных исследователей, таких слоев три: «хроника», включающая в себя картины жизни в помещичьей усадьбе, в которой главным героем является мракобесное крепостничество, «житие», повествующее о детстве рассказчика – Никанора Затрапезного и публицистика— «суд писателя-демократа над крепостническим строем». Звучит несколько пафосно, но философские отступления автора, суждения о рассказанном – настоящий исторический и социальный срез, документ, художественное отображение сути крепостных отношений без малейшего идиллического приукрашивания действительности.

Миру крепостников в «Пошехонской старине» противостоит целая галерея крестьянских образов, хотя и названных писателем «крепостной массой», но представляющие собой личности яркие, своеобычные. Гордые, отстаивающие своё человеческое достоинство Ванька-Каин, Мавруша-Новоторка, Матрёна-бессчастная; покорённая вечным рабством Аннушка, но вовсе не мирящаяся с рабовладельцами, «верный слуга» Конон, мечтательный Сатир-скиталец… Но есть у них и одна общая черта – абсолютная, наивная вера в светлое райское будущее:

«Пускай вериги рабства с каждым часом всё глубже и глубже впиваются в его измождённое тело — он верит, что злосчастие его не бессрочно и что наступит минута, когда правда осияет его, наравне с другими алчущими и жаждущими. Да! Колдовство рушится, цепи рабства падут, явится свет, которого не победит тьма».

Безгранично сочувствие автора к этой бесправной униженной массе, и, обращаясь к молодым читателям, Салтыков-Щедрин завещал: «Не давайте окаменеть и сердцам вашим, вглядывайтесь часто и пристально в светящиеся точки, которые мерцают в перспективах будущего».

И вот на фоне жуткой и бесконечной безысходности рабства как-то очень органично появляются и другие картины пошехонской старины – водевильные, иронические, забавные, в духе Александра Островского : матримониальные ухищрения маменьки выдать замуж перезревшую, некрасивую, но страстно любимую дочку, или глава о предводителе уездного дворянства Струнникове, том самом, который «воспитывался в одном из высших учебных заведений, но отличался таким замечательным тупоумием и такою непреоборимой леностью, что начальство не раз порывалось возвратить его родителям».

А уж глава о «тётеньке-сластене» и вовсе пасторально- буколическая – настолько сытно и радостно устроена жизнь у мелкопоместной дворянки Раисы Порфирьевны, имеющей прозвище Сластены за любовь к лакомому куску и гостеприимство. И рабы-то у неё всегда сыты и довольны: «кому здесь не хорошо-то? Корм здесь вольный, раза четыре в день едят. А захочешь еще поесть — ешь, сделай милость! Опять и свобода дана». Об одном только и просит в ежевечерней молитве тетушка: чтобы следующий день в точности повторял предыдущий, ничего более в жизни не требуется. Правда ли это? Вне всякого сомнения. Аккуратная добрая Раиса Порфирьевна и имущество свое движимое – дворовых рабов да хлебопашцев бережёт: «Вот мы и не сеем и не жнем, а нам хорошо живется, — пусть и трудящимся будет хорошо». Ну, как не порадоваться благодушию такой милой барыни?

«— Но вы описываете не действительность, а какой-то вымышленный ад! — могут сказать мне. Что описываемое мною похоже на ад — об этом я не спорю, но в то же время утверждаю, что этот ад не вымышлен мной. Это «пошехонская старина» — и ничего больше, и, воспроизводя ее, я могу, положа руку на сердце, подписаться: с подлинным верно».

Цитаты из романа М.Е. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина»:

• Крепостное право было ненавистно, но таких героев, которые отказались бы от пользования им, не отыскивалось.
• И что эти девки в таких шематонах находят! Нет, чтобы в обстоятельного человека влюбиться, – непременно что ни на есть мерзавца или картежника выберут!
• Педагогика должна быть прежде всего независимою; её назначение – воспитывать в нарождающихся отпрысках человечества идеалы будущего, а не подчинять их смуте настоящего.
• Вообще, в нашем доме избегалось все, что могло давать пищу воображению и любознательности. Не допускалось ни одного слова лишнего, все были на счету. Только черта боялись; об нем говорили: "Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет – а ну, как есть?!" Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке. Эти два предрассудка допускались, потому что от них никакое дело не страдало.
• Кодекс этот был немногосложен и имел в основании своем афоризм, что рабство есть временное испытание, предоставленное лишь избранным.
• Очарование в наш расчетливый век проходит быстро.
• Заболел безнадежно, как это всегда в крестьянском быту водится. Не любят мужички задаром бока пролеживать, а если который слег, то так и жди неминуемого конца.
• Одною из заветных формул того времени была «святая простота». В ней заключалось нечто непререкаемое, и при упоминовении об ней оставалось только преклоняться.
• Правительство называли «начальством», а представление о внутренней политике исчерпывалось выражениями: «ежовые рукавицы» и «канцелярская тайна».
• Кто знает, — может быть, недалеко время, когда самые скромные ссылки на идеалы будут возбуждать только ничем не стесняющийся смех…
• Все в доме усердно молились, но главное значение молитвы полагалось не в сердечном просветлении, а в тех вещественных результатах, которые она, по общему корыстному убеждению, приносила за собой.
• Детство беспечно и не смущается мыслью о будущем.

Сочинения М.Е. Салтыкова-Щедрина