«Из нас как из дерева — и дубина, и икона». «Окаянные дни» Ивана Бунина

«Блок услышал в произошедшем музыку
революции, Бунин – какофонию бунта».
(И.Сухих)

Не тем бы помянуть первого русского нобелевского лауреата по литературе – как сейчас говорят, Бунин мог бы и не писать свои «Окаянные дни», это вовсе не характерное для него публицистическое творчество, ничего не дающее для понимания писателя как «живописца сложнейших человеческих чувств», у которого «в жертву прекрасному принесено красивое». Не мог не написать: жестокое время потребовало отозваться, и он отозвался. «Нет никакой отдельной от нас природы, каждое движение воздуха есть движение нашей собственной жизни».

«Труднопостигаемый художник» Иван Бунин, бережно перенесший традиции русской литературы девятнадцатого века в век двадцатый, никакого восторга по поводу социальных пертурбаций не испытывал и энтузиазма по поводу Первой мировой войны и последующих за ней революций не проявлял. «Старомодный пейзажист» ожидаемо оказался в лагере самых непримиримых противников большевизма, записав 22 октября 1917 года в своем дневнике: «Радость жизни убита войной, революцией». Этот дневник, ставший затем основой для его книги «Окаянные дни», исследователи называют значимым документом переломного времени, как в стране, так и в судьбе писателя.

В это время сорокасемилетний Иван Алексеевич жил в Москве, на Поварской улице, ежедневно воочию убеждаясь в самых мрачных своих прогнозах: «Блок слышит Россию и революцию, как ветер…» О, словоблуды! Реки крови, море слез, а им все нипочем». Ведя личный дневник, писатель фактически полемизирует с эстетикой блоковской поэмы «Двенадцать», воодушевлением самого Блока, создавшего столь яркую симфонию революционных символов.

Забыв о собственной, никем не превзойденной поэтике слова, Бунин впервые жестко публицистичен, резок, и не скупится на гневные оценки происходящих в стране перемен. Его видение текущей ситуации весьма далеко от революционной романтики и метафизики Блока: «Разве многие не знали, что революция есть только кровавая игра в перемену местами, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадает из огня да в полымя?».

О чем мечтал Александр Блок? «Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью». Иван Бунин не видел впереди ничего светлого – он был уверен, что счастье осталось там, в прежней жизни, к которой он в своем раннем творчестве был так беспощаден. Мир рушится, окружение страшное и чужеродное: «Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, – и без всякого клейма все видно». Ненависть, ненависть, ненависть… С трудом верится, что это написано Иваном Буниным; понять его можно, но принять с сочувствием такой взгляд на «брата своего во Христе» – почему-то никак не получается. Народец-то этот ужасный не из-под земли вылез, совсем недавно он эту землю пахал и защищал. Массовое безумие – жестокий трафарет любой революции… И в оценке «Окаянных дней» Бунин – не Писатель, скорее, свидетель эпохи, очевидец, передающий с присущим ему художественным началом общую атмосферу первых революционных лет на уровне собственного восприятия, пристрастного и полного боли за будущее России. Сходство творений Бунина и Блока только в одном – абсолютная искренность.

В 1925 году в эмигрантской газете «Возрождение» начали появляться отрывки из дневников Бунина, но в виде отдельной книги «Окаянные дни» напечатали только в 1936 году, в Берлине. Писатель переработал свои дневниковые записи, дополнив московские заметки текстами из уличных плакатов, газетных заголовков, случайных реплик, услышанных на улицах – меняющийся калейдоскоп событий, эпизоды, воссоздающие будничный и трагический образ послереволюционной Москвы. Вторая, «одесская», часть состоит из заметок и коротких рассказов.

Близкий друг Бунина в эмиграции поэтесса Галина Кузнецова, пробежав строки бунинского дневника, воскликнула в ошеломлении: «Как тяжёл этот дневник!! Как ни будь он прав — тяжело это накопление гнева, ярости, бешенства».

Советский читатель был знаком с творчеством Бунина, невзирая на постоянное внимание цензуры: в годы «оттепели» даже издали пятитомное собрание сочинений, куда вошли рассказы и повести, написанные как в России, так и за рубежом. Единственным исключением оставался дневник «Окаянные дни».

Из книги Ивана Бунина «Окаянные дни»:

• Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко.
• Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из древа, — и дубина, и икона», — в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев.
• Толстой сказал про себя однажды: – Вся беда в том, что у меня воображение немного живее, чем у других… Есть и у меня эта беда.
• Люди спасаются лишь слабостью своих способностей — слабостью воображения, внимания, мысли, — иначе нельзя было бы жить.
• Шли ночью по Тверскому бульвару: горестно и низко клонит голову Пушкин под облачным, с просветами небом, точно опять говорит: «Боже, как грустна моя Россия!».
• Русская литература развращена в последние десятилетия необыкновенно. Улица, толпа начала играть очень большую роль. Всё — и литература особенно — выходит на улицу, связывается с нею и попадает под её влияние.
• Наши дети, наши внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье.
• Ожидания! Жизнь вообще есть почти постоянное ожидание чего-то.
• Вообще, литературный подход к жизни просто отравил нас. Что, например, сделали мы с той громадной и разнообразнейшей жизнью, которой жила Россия последнее столетие? Разбили, разделили ее на десятилетия – двадцатые, тридцатые, сороковые, шестидесятые годы – и каждое десятилетие определили его литературным героем: Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров… Это ли не курам на смех, особенно ежели вспомнить, что героям этим было одному «осьмнадцать» лет, другому девятнадцать, третьему, самому старшему, двадцать!
• Как отделить реальное от того, что дает книга, театр, кинематограф? Очень многие живые участвовали в моей жизни и воздействовали на меня, вероятно, гораздо менее, чем герои Шекспира, Толстого.
• Откуда это равнодушие? Между прочим, и от ужасно присущей нам беспечности, легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьёзными в самые серьёзные моменты.
• Сколько стояло тогда в этих церквах людей, прежде никогда не бывавших в них, сколько плакало никогда не плакавших!
• Сколь привержены мы оптимизму. Да, да, оптимизм-то и погубил нас. Это надо твердо помнить.
• И весна-то какая-то окаянная! Главное - совсем нет чувства весны. Да и на что весна теперь?

Сочинения Ивана Бунина и книги о писателе